Валенсия

 Глава 1 Мы прибыли в Амстердам. Был тихий июльский вечер 1948 года. Мне нарочно приходится указывать год, чтобы вы не подумали, что все, мною приведеное, вымысел, но об этом потом.
 Итак, Амстердам, лето, вечер, я стою у борта, облокотившись на леер и смотрю в темнеющие вместе с небом воды, в которых, как в расплавленном золоте, переливаются огни большого города. тихий вечер навевает сладкие, манящие грезы, а незнакомый город обещает много интересного и увлекательного.
 Через час кончается срок моей вахты и я сойду на берег. Но еще целый час тихого и немного грустного одиночества на борту опустевшего судна. Из груди невольно вырывается вздох и почему-то на память приходят слова пошленькой песенки, которую пела маленькая юркая негритянка в портовом кабачке на острове Борнео:
 - О могучий Бип!
 - И сладости.
 - Ты мой кумир.
 Можно было без труда догадаться, что такое бип, так как негритянка вертела в руках его резиновую копию и проделывала такие манипуляции, что молодые матросы краснея, опускали глаза. Вспоминался Бомбей с его широкими улицами, богатыми ресторанами с темноглазыми милашками. Правда, ничего романтического со мной в этом городе не произошло, если не считать случая, который можно назвать трагическим, но о нем я не хочу сейчас вспоминать - это тяжело. Мысли и воспоминания текут рекой, заливая меня радостным ощущением жизни, которая представляется мне сплошным праздничным фейерверком с таким ничтожным количеством темных пятен, которые в море огня нельзя различить.
 Фридрих, проснись!
 Я очнулся. Передо мной стоял Макс Беккерс, второй помощник капитана.
 Это смена. Ура! Я свободен.
 Через десять минут я бежал уже по зыбкому трапу на берег, на ходу, застегивая пуговицы тужурки. Я взял такси и приказал везти себя в ... бар. Еще десять минут и я вхожу в великолепный холл гостиницы "Америка", в которой расположен ресторан "Супер-люкс". Нелегко описать его роскошество, которое делало этот небольшой ресторан лучшим в Амстердаме.
 На меня дохнул нежный аромат цветов, нежные звуки джаза обволокли одуряющей негой. Мягко ступая по толстому ковру, ко мне подошел официант и провел к столику, на котором в широкой хрустальной вазе высилась гора цветов. Ничего не заказывая, я опустился на стул, отправил официанта и осмотрелся. У стойки буфета на жестких табуретах сидели мужчины и женщины. Некоторые пили коктейль. Женщины, за исключением тех, которые сидели с мужчинами, пристально обыскивали глазами зал.
 Мне хотелось побыть одному и я не стал отвечать на их взоры. Справа от меня расположилась богатая компания. Два юнца по 17 лет в обществе довольно милых дам, гораздо старше возрастом, о чем-то весело болтали и громче всех хлопали, когда джаз кончал играть. Еще два-три столика были заняты парочками, которые довольно нескромно любезничали, пользуясь полусумраками, а на мраморной площадке для танцев все время вертелась одна и та же пара пара пожилых танцоров, выписывая такие допотопные па, что вся публика в зале, наблюдавшее это зрелище, как бы присутствовала на представлении. В общем было скучно. Я оставил официанту доллар на столе и вышел. На улице меня подхватил поток людей и я, не сопротивляясь, поплыл по течению. Постепенно улицы пустели, народ пошел победнее и я оказался в одном из невзрачных и тихих рабочих кварталов. Не зная куда двигаться, я остановился в нерешительности. Мимо проезжал человек на велосипеде.
 - Скажите, пожалуйста, нет ли здесь поблизости бара?
 Человек остановился, осмотрел меня и спросил:
 - Вам нужен порядочный?
 - Нет, мне все равно.
 - Тогда пройдите по этой улице, - Он указал на темный пустынный переулок направо, - И сверните за угол. Там есть бар для матросов.
 - Спасибо.
 Я без труда нашел указанный бар, над которым висела старая вывеска "Моряк". В низеньком длинном зале было много дыма и душно. Справа, вдоль всей стены, высилась стойка буфета, а в глубине небольшая эстрада, на которой сидел слепой музыкант и его музыку едва можно было разобрать в гвалте пьяных голосов. Народу было много. Я с трудом нашел свободное место возле пожилого, бедно одетого матроса, который тупо и бессмысленно уставился в пустую бутылку из-под рома. Перед ним на столе лежали карты в потертой целлофановой обертке.
 Он не обратил на меня никакого внимания и продолжал сидеть во взгляде его пьяных пустых глазах было что-то нездоровое и я уже собрался пересесть на другое место, как вдруг к нашему столику подошла милая, но грубо накрашенная девушка в дешевом сиреневом платье.
 - Что грустите, мальчики? - задорно воскликнула она, блеснув черными пуговками больших зрачков.
 Странный мужчина вдруг встрепенулся и, оттолкнув перепуганную девушку, закричал:
 Пошла вон, шлюха! Жизни от вас нет! Он нехотя выругался и, не глядя на девушку, уже тише сказал:
 - Кровь вы всю мою высосали! Вампиры! Его лицо скривила гримаса и он, уткнув лицо в руки, опустил голову на стол.
 Удивленный и озадаченный, я остался на своем месте, надеясь разузнать поподробнее, что с ним приключилось, что вызвало в нем такую ненависть к женщинам.
 Он долго сидел, не поднимая головы. Потом вдруг резко выпрямился и сунул мне карты:
 - Возьмите. Вы молоды, это вам подойдет. Всего два доллара. Хотите?
 - А что это?
 - Карты. Смотрите, какие красивые женщины, - Он перегнул одну из карт, и я увидел изображенную на ней светловолосую красавицу с красивыми длинными ногами, облаченную в такую прозрачную ткань, сквозь которую, естественно, просвечивало нежное розовое тело, прикрытое только трусиками. Это был король треф. Я невольно залюбовался красавицей и попробовал поднять другую карту.
 - Нет, сначала скажите, возьмете за два доллара?
 - Но я не видел карты.
 - Это не важно. Они стоят больше, берите, не прогадаете.
 Я не знал, что ответить, карты были заурядные и уже потрепанные по краям. Правда, середина, где были изображены сами женщины, как я потом убедился, была абсолютно чистая. Покупать их я не хотел, так как в карты совсем не играл, ценности никакой в них не видел. Человек умоляюще смотрел на меня прямо в глаза и тихо шептал:
 - Ну возьмите, для вас это ничего не стоит. Вы молоды, вам ведь еще нравятся женщины.
 Я отрицательно покачал головой, а он схватил мою руку и, засовывая мне в ладонь карты, забормотал:
 - Берите так, ничего не надо, угостите только вином и мы квиты. Мне было непонятно то упорство, с каким незнакомец стремился всучить мне карты. Я хотел расспросить его об этом, но в этот момент к нам за столик подсела безобразно толстая, азартно размалеванная девка, и хлопнув меня по плечу, пьяно прошептала:
 - Всего десять долларов, капитан, и море удовольствий... - она не докончила фразы и с визгом бросилась прочь от стола. Мой сосед, страшный в гневе и исступлении, выскочил из-за стола и бросился на девку с огромной бутылкой из-под рома. Не догнав ее, он со злобой шепнул что-то, шлепнул бутылку об пол, и вернулся к столу.
 - Черт возьми, - выругался он, опрокидывая в рот остатки вина из стакана, - наплодил их дьявол на нашу голову. Ох, как я их всех ненавижу... Ну, будете брать карты? - уже зло спросил он меня, пряча их в карман, - Ну и не надо. - он пошарил в карманах, выгреб несколько монет и, выбросив их на стол, собирался уходить.
 Прощай, капитан, передай привет своей маме. - Он зло пихнул пробегавшую мимо девку, что-то буркнул ей вслед и тяжелой походкой направился к выходу. Что-то непостижимо загадочное было в поведении и поступках этого странного человека и я, не в силах справиться с любопытством, окликнул его.
 Он уже был в дверях. Не сразу сообразив, что зовут именно его, он с минуту недоуменно оглядывал зал, потом кивнул мне головой и пошел обратно. Усевшись на свое место, он бросил колоду снова на стол, и, в порядке предисловия, буpкнул:
 - Если есть время и охота слушать, закажи вина и чего-нибудь пожрать.
 Пока я передавал заказ он молча и сосредоточенно разглядывал грязные ногти на своих почерневших от масла и угля коротких пальцах правой руки, на которой красовалось толстое литое обручальное кольцо.
 Когда все, что я заказал, было уже на столе, он неспеша налил полный стакан коньяку и, медленно смакуя, выпил его до конца, потом долго жевал буженину, постоянно вытирая рот рукой, и, наконец, придвинувшись ко мне вплотную, тихо заговорил...
 В 1945 году я после эвакуации из Франции осел в маленьком городке Эбель, который находился недалеко от кельна, через год я завел свое дело и имел уже достаточно средств, чтобы обзавестись семьей. К счастью, подвернулась хорошая возможность, я вскоре стал мужем маленькой Элизы, дочери военного, владевшего заводом в Кельне. Я перешел служить к тестю и быстро пошел в гору. Через год тесть отправил меня в алжир с важным поручением фирмы. Вот здесь-то и начинаются чудеса, которые привели меня в жалкое состояние. Если у вас есть время до конца выслушать, то я готов рассказывать вам по порядку и если вы согласитесь, то заранее предупреждаю, что я не сумасшедший и не собираюсь врать вам, хотя история, о которой я хочу вам рассказать, совершенно невероятная, и даже мне самому иногда кажется просто кошмарным сном.
 Я дал слово согласия, и он, осушив еще один стакан, начал рассказывать...
 Через два дня, окончив все дела, я собирал вещи, готовясь отправиться в обратный путь. Пароход до Антверпена уходил на следующий день утром. Окончив сборы, я пошел проститься с городом. Был полдень, стояла нестерпимая жара, раскаленный воздух даже в тени не давал прохлады. Но я шел по опустевшим улицам ослепительно белых домов и у каждой колонки обливался с ног до головы водой, которая моментально высыхыла. так я дошел до длинных рядов парусиновых навесов, в тени которых, развалясь прямо на земле, лежали алжирцы среди вороха разнообразной рухляди. Это был черный рынок. Он был обнесен с двух сторон высокими глиняными заборами, которые длинными рядами подпирали однообразно скорченные фигуры в белом и как бы составляли с ним единое целое. Я прошел по рядам, рассматривая товары. Чего тут только не было. Начиная от старых дырявых туфель и до дорогих золотых и серебряных сосудов. Возле груды старого разнообразного хлама лежал на земле индус и, облизывая языком сухие потрескавшиеся губы, перебирал четки. Когда я поравнялся с ним, он поднял вверх руки и крикнул по-французски: - Месье, хотите женщин?
 Я ничего не понял, но подошел к нему. А он, решив, что я согласен, вскочил с земли и, пошарив в своих карманах, извлек колоду карт, завернутую в целлофановую бумагу. - Посмотрите это! - сказал он, протягивая мне карты. Они были уже не новые, но и не очень потрепанные. На каждой из 53 карт была изображена женщина и каждая по-своему великолепна. Я рассматривал их с нескрываемым удовольствием, а индус, придвинувшись ко мне поближе, шептал на ухо: - Месье, каждая из них придет к вам ночью. Эти женщины созданы для любви, и они ее знают во всех тонкостях, о которых мы, земные, не имеем никакого понятия. Я слушал его сумасшедшую болтовню и смотрел карты. - Вы мне не верите?! - Спросил он, заглядывая мне в глаза, - Я не вру.
 Он потянул меня за рукав и, глядя куда-то вдаль сумасшедшим взглядом, приглушенным голосом сказал, вытянув вперед правую руку: - Она подарит вам самые сладкие ласки, самые приятные поцелуи и самую пламенную плоть. Она заставит вас забыть весь мир и даст вам возможность постичь истинное наслаждение в любви. Я не верил ни одному его слову, но меня поражали артистические таланты этого базарного продавца. И когда я стал вторично пересматривать карты, женщины показались мне более одухотворенными и еще более прекрасными. Я решил купить карты, чтобы при случае рассказать эту странную историю дома и проиллюстрировать ее картами. Как бы угадав мою мысль, индус бросил, не поднимая головы: - Два доллара.
 Я расплатился, спрятал карты в карман и зашагал в гостиницу. Портье сообщил мне, что меня около часа ожидает какой-то господин. Я поднялся в номер и нашел там своего старого фронтового друга Карла Бинкера. Мы радостно облобызались и закидали друг друга вопросами. Когда первое волнение встречи улеглось и мы уже высказали самое интересное о себе, наступило минутное молчание. Я разглядывал его холеное розовое лицо и мне отчетливо припомнился вечер в Париже, когда мы с Карлом, голодные, оборванные и грязные, бродили по пустым и грязным бульварам перепуганного войной города и искали не еду и тепло, о которых перед вступлением в Париж только и говорили. Такой ли он теперь бабник, как был? И, как бы отвечая на мой вопрос, Карл сказал: - Хочешь, мы устроим сегодня вечер в твою честь? Будут чудесные девчонки. Я согласился. Через несколько минут он извинился и убежал делать приготовления к вечеру, а я принял холодную ванну, улегся на диван и стал еще раз просматривать карты. Томная, сладострастная поза пикового туза привела меня в трепет, а загадочный взгляд пиковой тройки обещал столько наслаждений, что сердце мое стало учащенно биться. Меня восхитила девственная свежесть полуоголенной груди девятки треф и грация шестерки. Туз червей привел меня в сладостную истому. У меня мелко стали дрожать руки и по телу пробежал озноб. Я долго, не отрываясь смотрел на очаровательную фигурку милой дамы червонного туза и вдруг мне показалось, что она подмигнула мне левым глазом, причем я почти физически ощутил нервное движение ее стройного тела в своей руке. - Это какое-то наваждение, - подумал я, все еще не в силах отвести от красавицы взгляд, и положил ее в сторону рядом с собой. Больше никто не вызвал у меня особого внимания, за исключением червонного вальта с его удивительно милой фигурой и длинными стройными ногами. Я сложил карты, спрятал их в чемодан и стал готовиться к вечеру. Карл заехал за мной ровно в девять на своем "Бьюике". После десяти минут езды мы подъехали к небольшому белому особняку, окруженному большим садом. Узенькие дорожки сада были посыпаны желтым песком, отчего они казались золотыми. Во всех окнах дома горел свет и доносились раскаты музыки. Карл провел меня в довольно просторный зал гостиной, где на диванах и в креслах сидели около десяти гостей, мужчин и женщин. Среди женщин были и очень привлекательные. Мужчины всех возрастов, однообразно и элегантно одетые. С нашим приходом все пришло в движение. Меня поочередно представили каждому гостю и потом все шумной толпой направились в соседнюю комнату, где были расставлены столики на четыре персоны каждый. Вышла хозяйка дома, стройная миниатюрная женщина с черными как смоль волосами, спускавшимися мягкими волнами на ее оголенные плечи. Размашистое декольте позволяло видеть ее нежно-розовые упругие округлости грудей, разделенные узкой темной бороздкой. На ней было черное атласное платье, достигавшее колен. Справа на платье был такой глубокий разрез, что при ходьбе были видны голые ножки выше чулка. Она блистала драгоценностями, красотой и молодостью. Мы познакомились и я, как почетный гость, был приглашен к столу. Ее звали Салина. Отец ее, богатый американец, поощрял все прихоти дочери, считая это верхом оригинальности своей фамилии. Она увлекалась экзотикой дикой Африки и вот уже второй год в этом особняке беспрерывно праздновала свою юность с многочисленными друзьями. Одна половина столовой была свободна, и там расположился небольшой джаз. С нами за столом села лучшая подруга Салины маргарита граф и Карл. Ужин начался. Звенели бокалы, звучали тосты, гремела музыка. Салина пригласила меня танцевать буги. танцевала она страстно и самозабвенно. Осколки ее разрезанного платья летали в воздухе, совершенно обнажая красивые холеные ноги. Слегка влажные от пота руки она совала мне в рукава и, охватив мои запястья под манжетами, лихо вертелась вокруг меня, закидывая свои ножки как можно выше. Наконец и меня захватил ритм танца. И почти бессознательно совершал я головокружительные па, поражая окружающих. Мы с ней, хмельные и возбужденные, опустились прямо на пол. Нам зааплодировали. Глядя на свежее благоухающее тело Салины, я не удержался и прикоснулся к ее плечу рукой. Оно было влажное и прохладное. Она с удивлением взглянула на меня, погладила мою руку и порывисто вскочила на ноги. Я тоже встал и взял ее под руку, проводил ее к столику. - Вам скоро ехать? - спросила она меня, когда мы сели. - В десять часов утра. - О, как мало осталось времени. Я хочу побыть с вами. Давайте уйдем отсюда. - Давайте. Мы вышди в сад. Маленькие цветные лампочки едва освещали сад и дорожку, по которой мы шли. Я взял ее под руку, и она прильнула ко мне ближе. Мы свернули на более узкую тропинку, по которой пришлось идти по одному и она прошла впереди, а я следовал за ней и любовался ее фигурой, освещенной слабым отблеском долетавшего сюда света. Наконец, мы подошли к небольшой застекленной беседке. Она открыла своим ключом дверь и пропустила меня вперед. Задрапированные плотной тканью окна совсем не пропускали света. В беседке было темно как в банке с тушью. Я наткнулся на столик и чуть не упал, потом нащупал рукой что-то мягкое и сел, пытаясь присмотреться, но тщетно. Было совершенно темно. Где-то рядом я услышал дыхание Салины. Вдруг звонко щелкнул выключатель и синий матовый свет немного осветил беседку. Роскошное убранство этого уголка ошеломило меня. Я сидел на широкой бархатной тахте, покрытой чудесным персидским ковром. Рядом стоял маленький круглый столик с цветами в хрустальной вазе, отделанной золотом. У столика два пуфа, на одном из них сидела Салина. Справа блестело огромное трюмо, на полочках которого были расставлены в красивом беспорядке флаконы духов. Почти посредине комнаты высился великолепный торшер с широким голубым абажуром. Пол был покрыт ковром во всю комнату. Окна завешаны синим бархатом, а потолок задрапирован алым шелком. Я не упомянул еще низенький шкафчик с книгами, но он мне не бросился в глаза, я заметил его позднее. Салина была довольна впечатлением, которое произвел на меня этот тихий волшебный уголок. Она молча смотрела на меня, ожидая, когда я заговорю сам. - Что это? - спросил я. - Это мое убежище. Нравится? - Здесь чудесно, особенно, когда вы здесь. - Без меня не может быть и этой беседки. Когда я буду уезжать отсюда, я ее сожгу. Здесь у меня было столько приятных минут, что я ревную ее ко всякому, кто мог бы получить в ней то же самое. Я очень привязалась к вещам, некоторые из них я люблю как живые. Это называется фетишизмом, но меня не пугает это слово. Пусть называется как угодно, но мне так нравится. А у вас есть любимые вещи? - Нет, впрочем, есть, - и я вспомнил карты и туз червей. - Что это за вещь? - спросила она, глядя в зеркало. Мне не хотелось говорить ей про карты, и, чтобы замять разговор, я переменил тему. - Какие у вас чудесные волосы. Они придают вашему лицу невыразимое очарование. Она кокетливо тряхнула головой и, мило улыбнувшись, ответила: - Я только боюсь, что скоро останусь лысой. Уж слишком много желающих на земле иметь их на память. Хотите, я вам отрежу локон? - Вы очень добры ко мне. Чем я заслужил ваше внимание? - Ничем. Вы интересный мужчина. Вы мне нравитесь. Она поднялась с пуфа и подошла к трюмо. Отыскав ножницы, она быстро отрезала длинный локон у виска. - Нате! - она бросила мне волосы, и они, как тоненькие серебряные змейки, рассыпались передо мной. Я бережно подобрал их и положил в портсигар. А она причесалась, протерла лицо и руки духами и села на свое место. - Почему вы такой робкий и молчаливый? - Я не молчаливый. Я просто поражен вами и всем этим и никак не могу придти в себя. - Хотите, я покажу вам журналы, в которых помещены мои портреты? - Она подошла к шкафчику с книгами и вытащила оттуда целую кипу, - вот я во Франции на конкурсе красоты - Мисс Вселенная 1945 года. А вот я в Дании... А вот это в Бельгии. Смотрите, какой шикарный кабриолет. Я специально привезла его из Америки, чтобы ошарашить королеву. - Получилось? - Еще бы. Королевой была я, а она только присутствовала при мне. Салина выбрала из кучи один красочный журнал и показала его мне. На обложке фотография женщины в таком тонком платье, что можно было бы считать ее просто голой. На ее руках были черные перчатки, инкрустированные блестками, в черных волосах пламенем горела рубиновая роза. Сквозь узкие прорези черной бархатной маски просвечивали искорками зрачки глаз. - Узнаете, кто это? - Наверное, вы. - Это я так была одета в прошлое рождество на празднике в Майами, там было много почтенных дам, они шарахались от меня, как от чумы, - со смехом сказала она, любуясь своей фотографией, - Но все остальные были потрясены экстравагантностью моего костюма, парни бегали за мной толпами. На них смешно было смотреть. Один до того разгорячился, что в самозабвении слизывал пот с моего плеча во время танца. Я очень люблю, когда на меня смотрят мужчины. Мне приятно наблюдать, как возбужденные моим голым телом, они всем телом начинают трепетать от плотского возбуждения. Они шарят по мне глазами и чудится, будто на глазах у всей публики меня гладят по самым сокровенным местам, будто взгляды этих мужчин проникают в меня, как плоть в плоть. О, я упиваюсь этим и мне хочется в такие минуты еще больше раскрыться их взорам и отдаться одновременно всем. Салина закрыла глаза и запрокинула голову, исступленно шепча: - Как жаль, что люди ограничили себя пресловутой моралью, сковали себя навеки золотыми цепями нравственности и самое чудесное во всей вселенной назвали пороком. Ах, люди, люди, - вырвалось у нее. Она встала с дивана и подошла к окну. Воцарилась неловкая тишина. Я не знал, что ответить ей на этот довод и водопад страсти и, чувствуя себя виноватым, уткнулся в журналы. - Зачем мы с вами ушли от всех? - вдруг спросила она, - Там было скучно, а здесь еще скучнее. Боже! Как надоела эта скука! Как опротивел мир со всеми его мелкими, до смешного ничтожными людьми, с его никому не нужной целомудренностью и лживой нравственностью, а в душе у нее зловонный букет такого порока и разврата, что кажется, она сплошная багровая дыра, в которую чуть ли не каждый раз вниз головой бросаются мужчины. А эти безобразные псы, жаждущие вина и оргии, в минуты потрясения вдруг начинают громко вещать о морали, о нравственности, пренебрежительно говорить - шлюха, с которой вчера извивался в постели, вкушая сладости, которых ему никто, кроме женщин, не даст... Вы смотрите, в каких условиях мы живем, почему юбки должны быть до колен, а не ниже и не выше, почему я могу оголить почти всю грудь, но только не соски? Почему я на пляже могу ходить голая, а по городу обязательно одеваться с головы до ног? Чушь какая-то. Вот мне хочется сейчас раздеться, я хочу отдохнуть от тугого платья, но вы здесь и мне неудобно уже это делать, если вы не отвернетесь. Ну, что же вы молчите? Ответьте мне. - Я с вами во многом согласен, но кроме сочувствия ничего сказать не могу. У меня это с кровью матери, еще из утробы. Мы, немцы, высоко ценим целомудрие и нравственность, для нас это не просто слова, а культура жизни. - Ах, вы мелете чепуху! - перебила она меня, раздраженно отмахиваясь, - Мы... Немцы... У вас не меньше проституток, чем во Франции, вы тоже толпами лезете смотреть голое ревю и печатаете миллионами порнографические фотокарточки, - теребя свой шелковый платок, она прошлась по комнате и подсела ко мне, - А все-таки, вы, немцы, необычный народ. В вас нет бесшабашной веселости и милого юмора французов, в вас нет шокирующей развязности американцев, нет культурной учтивости швейцарцев и раболепной лести арабов. Салина сидела так близко ко мне, что я ощущал мелкую дрожь ее ног. Задумчиво уставившись в пространство, она молчала. - Зачем вы мучаете себя такими нелепыми мыслями? - спросил я ее, как-то бессознательно опуская руку на ее колено. Она вздрогнула, как под ударом электрического тока, взглянула на меня, отодвинулась. - Идите в гостиную. Я хочу побыть одна, - и как бы извиняясь, добавила, - Я от скуки совсем больна, а вы для меня неподходящее лекарство. Идите, и если Карл еще не уехал, шепните ему, чтобы он пришел сюда. Мне хотелось ее избить, месить как тесто, меня душило бешенство. Мое самолюбие было растоптано ее острым изящным каблучком, и это требовало отмщения. Я сдержал свой порыв ярости, вяло пожал ее холодную руку и вышел. Проходя в дверь, я незаметно отодвинул гардину на окне так, чтобы образовалась довольно приличная щель. В дом я не пошел, а спрятался в ближайшем кусте. Через минуту, убедившись, что за мной не следят, я подошел к беседке и отыскал свою щель. В полумраке я едва различил фигуру Салины. Она сидела все на том же месте и в той же позе. Прошла минута, две, три. Она нетерпеливо взглянула на часы, потом прошлась по комнате почти до двери и вернулась к зеркалу. Потом она стала собирать журналы, подолгу разглядывая некоторые из них. Уложив журналы на место в шкаф, она посмотрела на часы и принялась расхаживать по комнате. Взглянув на дверь, она вдруг остановилась, с минуту подумала и стала раздеваться. Сняла платье и осталась только в очень маленьких трусиках, которые блестящей ленточкой прикрывали низ живота, она стала осторожно растирать оголенные груди, любовно разглядывая себя в зеркале. Покончив с массажем, она сняла туфли и чулки и забралась на диван. Долго укладывалась, выбирая позу и, наконец, затихла. - Это она так ждет Карла, - мелькнула у меня мысль, от которой мне стало не по себе. - Я для нее плохое лекарство, что она хотела этим сказать? Я стоял в смятении, не зная, что делать. Позвать Карла не позволяло самолюбие, а возврашаться к ней сейчас я не решался. Меня колотила нервная дрожь и неприятно замирало сердце. Чтобы успокоиться, я решил пройтись по аллее и выкурить сигарету. Когда я снова подошел к беседке, в ней было темно. Я испугался, а вдруг она ушла. И теперь у меня не было никакой возможности ее увидеть. Но я сразу сообразил, что она не могла никак уйти незаметно для меня, так как я шел по той дорожке, которая вела к дому. Я решил войти к ней и сказать, что Карл уехал, а потом будь что будет. Темнота придавала мне смелости. Как только я вошел, Салина, очевидно, повернулась к двери, под ней мелодично зазвенели пружины. - Кто это? - шепотом спросила она. Я молчал. Бешеный стук сердца содрогал меня, как порыв ветра осину. Судя по молчаливому ответу, уже громче и с издевкой Салина сказала: - Это опять вы? - Да, я. - Зачем вы пришли? Я вас не приглашала. - Я пришел сказать, что Карл уехал. - Да! А вы не догадались спросить у портье, когда произошло это ужасное событие? - Нет, я никого ни о чем не спрашивал, - разозленный ее тоном, грубо ответил я, - И вообще, я вам не посыльный, если вам нужен Карл, идите и ищите его сами. Я хотел сейчас же уйти, но почему-то задержался. - Вас очень рассердила моя просьба? - уже более дружелюбно спросила она. - Я совсем не думала, что этим вас обижу. Извините меня, я звонила Карлу и он действительно собирался уехать. У него очень важные дела, но он сказал, что вас он не видел, хотя разговор мой состоялся через семь минут после вашего ухода. Я решила, что вы заблудились в саду. Вы теперь меня извините, я хочу спать. Это единственная возможность скоротать скучную ночь. Спокойной ночи. Под ней снова зазвенели пружины и все затихло. Я стоял ошеломленный и раздавленный, не зная, что делать. Я не мог уйти от нее, меня как будто приковали к ней невидимой цепью. Я стал в уме поносить ее площадной бранью, пытаясь заставить себя возненавидеть ее, но тщетно. Я только еще более отчетливо понял, что полюбил ее той сумасшедшей любовью, которая рождается мгновенно и мучает человека всю жизнь. Динь-динь-динь - дискантом прозвенели часы на трюмо. Три часа ночи. Я стоял в угрюмом оцепенении и мрачно соображал: что делать? Мелькнула мысль броситься к ней и умолять о прощении, чтобы она позволила побыть с ней, чтобы я мог ее видеть. Теперь даже ее издевки казались мне малыми по сравнению с этим пренебрежительным молчанием. Созерцание ее стройного свежего тела доставляло мне почти плотское наслаждение. О! Чтобы хоть раз взглянуть на нее! Мне хотелось броситься к торшеру, включить свет, взглянуть на нее и убежать. Я не знаю, сколько времени я простоял в этой чернильной тишине, копаясь в своих мыслях. Салина ничем не проявляла своего внимания ко мне, будто меня не было. Я тяжело вздохнул. - Это все еще вы? - спросила она. Я не ответил. - Вы что, хотите меня караулить? Не стоит беспокоиться. Я никого не боюсь, а евнухов не держу, так как ненавижу целомудрие. Черт вас возьми! - вдруг закричала она. - Вы либо убирайтесь отсюда, либо зажгите свет и сядьте, что вы стоите, как столб посредине комнаты? Этот окрик вывел меня из мучительного оцепенения. Я подошел к торшеру, нащупал шнур выключателя и включил свет. Салина сидела на диване, поджав к подбородку колени и диким злым взглядом пристально смотрела на меня. - Бросьте мне халат, он лежит на шкафу. Теперь отвернитесь, я оденусь. В шелковом алом халате она выглядела еще стройней и тоньше. - Дайте сигарету, - сказала она, присаживаясь на пуфик. Помолчали. только теперь я услышал звонкое тиканье часов, которое раньше не замечал. Стрелки показывали 3 часа 35 минут. - Что же мы будем делать? - спросила она. Разговаривать с вами не о чем, а на большее... - Помолчите, - попросил я, - дайте на вас посмотреть. Она очень удивилась, но замолчала, обиженно отвернувшись. - Боже, какая вы чудесная! - невольно вырвалось у меня восклицание. - Из какой сказки, какой волшебник вас добыл и подарил людям? Она улыбнулась и склонила головку, кокетливо посмотрела на меня из-под опущенных ресниц. Халат на ее груди чуть приоткрылся и мне стала видна пышная округлость мраморно-белой груди. У меня захватило дух и слова застряли в горле. - Что же вы замолчали? Говорите! Говорите же... Мне это очень нравится. - Что говорить? - продолжал я, с'едая ее взглядом. Разве можно высказать словами то очарование, которое вы излучаете, которое греет, обжигает и ослепляет все вокруг? Она заметила, что я смотрю на ее грудь, но не захлопнула ворот халата, а только прикрыла глаза и опустила руки, отчего он еще больше распахнулся, обнажая белую полоску живота с темной впадинкой на пупке. Я не выдержал и, порывисто вскочив с пуфа, приник губами к ее полуоголенной груди. Она вскрикнула и оттолкнула меня, стремительно отскочив в сторону. - Не надо! - прошептала она. - Не надо! В этом восклицании не было ни гнева, ни укора, ни мольбы. И я понял, что она горит тем же желанием, что и я. В каком-то диком исступлении, не сознавая, что делаю, что говорю, я протянул к ней обе руки и прошептал: - Ну, покажи мне ее и я не прикоснусь к ней, я только буду смотреть. Кинь мне эту подачку. Я умоляю тебя! Ее глаза загорелись, красивые крылья прямого носа затрепетали и сузились, она издала тихий протяжный стон и как будто против своей воли, как загипнотизированная, раздвинула в стороны халат. Оба полушария ее грудей, глянцево отсвечивающие белизной, с маленькими и темными сосками, покачнулись и замерли, призывно выставленные мне навстречу. Сладостная истома подкосила мне ножки и я чуть не упал. Конвульсии содрогнули тело. - Салина, милая, я люблю тебя, - прошептал я, не сводя с нее глаз. - Говори, говори, не умолкай! - задыхаясь, прошептала она и закрыла ресницами глаза. - Покажи мне еще кусочек твоего очаровательного тела, чтобы я мог на всю жизнь унести в памяти это сказочное видение! Она выставила из халата одну ногу. - Хватит? - Нет, нет! - закричал я. - Еще. - Ну что же еще? Я тебе почти вся показалась. - Я хочу видеть твой животик, твои руки, твои плечи, хочу взглядом лобзать твой стан, твои бедра, все и все, все... - Ох! Как ты обжигаешь меня своими словами, - ответила она с дрожью в голосе. - Я покажусь тебе вся, только подожди минутку, а то я умру. - Я не могу ждать. Я хочу видеть тебя. - Ну, смотри... - и с этими словами она сбросила с плеч халат и он упал на пол, окружив багряным ореолом ее ноги. Я невольно зажмурился, как от яркого луча, так очаровательно красива и мила была Салина в наготе. только маленькие атласные трусики прикрывали от меня остатки еще не познанного ее тела. Я задержал на них свой взгляд, пытаясь угадать, какие прелести скрыты там. Салина поймала мой взгляд. - Ты хочешь видеть и это? - Да. - Так сразу... Я не могу... - Давай я помогу тебе. - Нет, не надо... Я сама... Отвернись... - Я не могу отвернуться, я не могу ни на миг расстаться с тобой. - Ну хоть закрой глаза, - взмолилась она. - Нет, не могу. - Ну, тогда подожди немного... - Я не могу ждать. Я сгораю от нетерпения. - Сейчас. Не сводя с меня глаз, наполненных сладострастной влагой, она стала шарить рукой по бедру, ища замок змейки. - Сейчас... - шептала она, - сейчас... Наконец, тихо треснула змейка и трусы упали к ее ногам. Она тихо вскрикнула и, как будто пронзенная в самое сердце моим взглядом, как подкошенная упала на пол. Я подбежал к ней. Она была бледной, капельки испарины мелким бисером покрывали ее лоб и щеки. Я схватил ее на руки и отнес на диван. Пока она не пришла в себя, я торопливо шарил по ней рукой, сладостно ощущая нежное голое тело. Мягкая выпуклость ее лобка была гладкой и чистой, без единого волоска. Это придавало ей неземную красоту античной фигуры. Она была божеством и все, на что я мог решиться по отношению к ней, это трогать ее тело рукой, чтобы убедиться и убедить свое сознание в реальности происходящего. Салина открыла глаза и испуганно вскрикнула, прикрыв грудь рукой: - Ты ничего со мной не сделал? - Ничего, - ответил я, еще не поняв вопроса. Она облегченно вздохнула и улыбнулась. - Милый мой, ты прелесть, - прошептала она и погладила своей мягкой рукой мою пылающую щеку. - Подай мне халат, я мерзну. Я подал ей халат и пока она одевалась, сидел рядом на диване, с сожалением глядя, как под плотной тканью постепенно скрывается прелестное тело Салины. - Ты огорчен тем, что я одеваюсь? Ну, не надо. Я теперь твоя. Как только я согреюсь, я снова разденусь для тебя и ты сможешь смотреть на меня сколько захочешь. О! Давай немного выпьем, я уже совсем трезвая. А ты? - Я тоже. Но где мы возьмем вина? - У! Этого добра здесь сколько хочешь! - воскликнула она и, подбежав к книжному шкафу, извлекла бутылку коньяка. - Будешь это или лучше виски? - Давай это. Мы выпили по бокалу и Салина спрятала бутылку. - Хватит, я не люблю пьяных. Ты ведь тоже не хочешь, чтобы приятные воспоминания этой ночи потонули в пьяном угаре? - Ну, конечно. Иди ко мне, я тебя поцелую. - Только не сильно. В губы. - Хорошо. Она подошла ко мне и, положив свои руки мне на плечи, запрокинула голову, подставив губы для поцелуя. Я приник к этим пухлым, кроваво-красным подушечкам, чувствуя, как они шевелятся под кончиком моего языка, затрепетав от сладостного упоения. Мы чуть не задохнулись от захватившего нас счастья. Моя рука попала под халат и, обняв тонкий, гибкий стан, я прижал ее к себе, чтобы она почувствовала во мне мужчину. Второй рукой я стал гладить ее грудь и теребить соски. Салина вяло и бессильно сопротивлялась, тихонько вскрикивая: - Ой, что ты делаешь... Не надо! Но моя рука уже гладила и мяла упругую мякоть ее лобка, а указательный палец погрузился в обильно увлажненный "Грот любви". Салина задыхалась. Тело ее извивалось в сладостных конвульсиях, она едва вымолвила: - Я не могу больше стоять. Идем на диван... Подхватив ее на руки, я перенес Салину на диван, распахнул халат и в безумном порыве страсти стал исступленно целовать розовое, вздрагивающее тело. Салина прикрыла ладонью свой лобок, не допустив туда мои губы. Я поцеловал руку, милая девочка опять была близка к обмороку и, чтобы дать ей придти в себя, я прекратил свои лобзания. Постепенно она успокоилась, открыла глаза и тихо спросила: - Что же ты? - Сейчас! Я быстро разделся догола. Она пристально следила за мной с восхищением. Затем я лег рядом с ней и ощутил, как трепетная дрожь сотрясает ее тело. - Салина, милая, только не теряй рассудок, - шептал я ей, осторожно раздвигая ее ноги. - Я попробую, ты осторожнее. Это все так приятно, но у меня мутнеет разум... Я хочу почувствовать все... Осторожнее... С предельной осторожностью, давая ей возможность привыкнуть к каждому новому ощущению, я пробирался к драгоценному сокровищу. Салина нервно вздрагивала и бессознательно порывалась меня остановить. Она схватила мою руку, но не отталкивала ее от себя, а задерживала на том месте, до которого я добрался. Я нежно уговаривал ее, выбрасывая слова между поцелуями, она отпускала мою руку, и я упорно двигался дальше. Наконец, я благополучно перелез через нее, устроившись между ее широко раздвинутыми ногами. Но как только наши члены вошли в соприкосновение, Салина вскрикнула и закатила глаза, ее тело дернулось и затихло. Мертвенная бледность покрыла ее щеки, дыхание стало едва заметным. Я решил подождать и, не покидая достигнутых позиций, стал нежно массировать ее грудь левой рукой. Очень медленно Салина приходила в себя. Дыхание становилось ровнее и глубже, щеки розовели, дрогнули веки и ее глаза открылись. Она посмотрела мне в глаза и вдруг сказала: - Уйди, я не хочу тебя. - Что с тобой? Милая, чем я тебя обидел? Она оттолкнула меня от себя и отскочила на другой конец дивана, прижавшись спиной к стене. - Уходи, уходи! Ты гадкий, противный урод. Я не хочу видеть тебя ни одной секунды, - злобно сказала она, закрыв лицо руками. - Но что я сделал? Об'ясни! - Ничего не хочу об'яснять. Уходи вон. Сейчас же. - Я не уйду, пока ты не скажешь, в чем дело, - настаивал я, злясь за это нелепое недоразумение. - Я сейчас вызову человека и он вышвырнет тебя голого на улицу, - воскликнула она и потянулась к кнопке звонка. - Постой! - я перехватил ее руку, - ты оскорбляешь меня незаслуженно. Я не сделал ничего недозволенного. - Ты взял меня, когда я была без сознания. - Нет. Клянусь богом, - закричал я, отступая от нее. И это восклицание было настолько искренним, что Салина сразу поверила мне без дальнейших доказательств. - Я верю. Милый, как хорошо, что судьба послала мне награду за все то, что я испытала. Я теперь никогда в жизни не расстанусь с тобой и ты никуда уже не уедешь. Она нежно прильнула ко мне, целуя лицо, плечи и грудь. - Боже мой, как я благодарна всевышнему за тебя. ты хочешь меня? Бери, я твоя. Навеки. Но только, милый, осторожно, я хочу чувствовать тебя в себе. - Я буду осторожен. Все началось сначала. Медленно и осторожно я лег на нее и слегка надавил своим членом на мягкие губки любви, чувствуя, как они сами собой раздвигаются. Салина задрожала и вцепилась в меня руками. Она вскрикнула от боли и перестала болезненно дрожать. Взгляд ее глаз стал вызывающе спокоен. - Ну... Дальше... - сказала она и нетерпеливо двинула бедрами. Я надавил телом и мой член нырнул в горячую пропасть сумасшедшего удовольствия. Я уже не помню, что я делал и как. Смутно, как во сне, я представляю себе изгибы белого упругого тела, рычание и стон двух жертв любви. Потом все пропало в сладостном безумии. Когда я очнулся, Салина уже сидела около меня и своей нежной маленькой ручкой гладила мой живот. Сквозь щели, оставленные мной ночью, пробивался яркий луч солнца. - Я думала, что ты умер, - с дрожью в голосе сказала Салина. - ты видишь, я оказалась впервые в жизни сильнее мужчины. Я чувствовала тебя всего до конца, я даже рассмотрела сок, который ты в меня влил. Он очень смешан с моим. Хочешь, я и тебе покажу? Она спрыгнула с дивана и, взяв со стола розетку, поднесла к моим глазам. там мутными отблесками трепетала густая жидкость. - Здесь ты и я вместе, - восторженно прошептала Салина. - я буду хранить это всю жизнь. Мы теперь муж и жена. Я никогда не отпущу тебя от себя ни на минуту. Тебе не нужны будут никакие женщины, я их всех заменю одна. Я таял под наплывом бурного счастья. Созерцая голую Салину, я еще раз убеждался в совершенстве ее милой и нежной красоты. - Сали, я должен все-таки уехать в Кельн, - виновато сказал я. - Нет, никогда, - в ее глазах сверкнул гнев. - Но, милая, не нужно сердиться. Это от меня не зависит. Меня послали с очень важным поручением фирмы. Дело особой секретной важности, невыполнение которого грозит мне смертью. ты хочешь, чтобы меня убили? Я взглянул на часы. Было 7 часов 20 минут. Оставалось не многим более двух часов до отхода парохода. Я быстро оделся, расцеловал свою новую чудесную жену и бросился в гостиницу. Проводить меня к пароходу она не пришла. Я напрасно прождал у трапа до отхода. Я не знал, что с ней случилось и до сих пор не могу поверить, что она меня обманула. Но это была последняя встреча с земной женщиной, с которой я жил и которая оставила в моей памяти неизгладимое впечатление. Судьба, очевидно, послала мне ее для того, чтобы показать, как ничтожны были ее сладости по сравнению с тем, что готовили мне женщины-карты. Незнакомец был совсем пьян. У него заплетался язык и голова склонилась к столу в неодолимой дреме. Меня тронул его бесхитростный рассказ, и я решил во что бы то ни стало узнать, что было дальше. Но он ничего не мог сказать, он почти спал. Я быстро написал записку, в которой сообщил свой адрес, имя и фамилию, завернул в нее несколько долларов и сунул ему в карман.
 Утром мы должны были отплыть в Лондон,но из-за обнаруженной поломки лопасти правого винта наше пребывание в Амстердаме затянулось на несколько дней. Меня это нисколько не огорчило. Мне не терпелось услышать продолжение сказочной истории незнакомца и, я уже собирался отправиться в бар, как меня окликнули с палубы. Я вышел. - Вас ожидает у трапа какой-то оборванец, - сообщил мне матрос. Я глянул через борт и увидел своего ночного расказчика, приветливо помахал ему рукой. Он мне ответил тем же. Я сошел к нему. Мы пожали друг другу руки как друзья. - Извините, - сказал мой новый знакомый,я вчера перепил. Хорошо, что вы оставили свой адрес, а то бы я потерял вас! А мне хочется рассказать вам всю историю до конца, вы очень хороший слушатель. -Если вы не возражаете,сказал я ему, - то мы захватим с собой моего друга Дика, он приличный парень, канадец. Мы отправимся в какую-нибудь гостиницу. там за бутылкой хорошего вина вы нам поведаете остальное, хорошо? Он немного подумал и согласился. Я сбегал за Диком и через несколько минут мы втроем заняли небольшой уютный номер в тихой портовой гостинице. После двух рюмок доброго коньяку Рэм - так звали хозяина карт - продолжил свой рассказ. -Небольшой,но быстроходный французский электроход "Святой Августин" понес меня прочь от лучезарного берега Алжира и от моей чудесной любви. Невыразимая тоска и предчувствие чего-то недоброго щемили мне сердце. Ни на секунду я не мог забыть Салину и все время вспоминал до мельчайших подробностей свою прошедшую ночь. Слезы обиды и ревности туманили мне глаза. Стоя на корме, я напряженно всматривался в удаляющийся берег в надежде увидеть хоть мельком милую сердцу фигуру очаровавшей меня женщины. Берег скрылся в знойном мареве, но я еще долго видел его неясные очертания, рожденные моим воображением. Запершись в своей каюте, я решил никуда не выходить, пока не прибудем в марсель. День прошел в мучениях. Вечером я вышел прогуляться на палубу. Была чудесная погода. Все высыпали наверх. Я смотрел на разнаряженных женщин и все они казались мне бесцветными и неинтересными. Мысли мои были полны Салиной. Я был болен ею. В половине двеннадцатого я вернулся в свою каюту и, не раздеваясь, лег на диван. Я, кажется, задремал. Очнулся от стука в дверь. - Кто там? - к вам женщины, - ответил из-за двери мужской голос. Я не хотел видеть никаких женщин, но не отвечать было невежливо, за стеной приглушенно звучали голоса. Я открыл дверь и в изумлении попятился назад. Передо мной во всем блеске своего великолепия стояла, горделиво выгнув стан, дама, как две капли воды похожая на червонного туза. - Можно к вам? - спросила она, лукаво улыбаясь.
 Молчаливым жестом я пригласил ее войти. Дама поблагодарила кого-то за дверью и вошла. - Вы уже спали? - она сняла с лица белую кисейную маску и бросила ее на стол. - Так рано ложатся спать только от скуки. Вам скучно? - Да, мне скучно, - не совсем вежливо ответил я, стараясь не смотреть на нее.
 Меня раздражал этот маскарад. Я был совершенно уверен, что все это подстроено и не допускал мысли, что она действительно женщина с карты. - Кто ты такая? - Я? Она окинула меня взглядом и, закинув руки за голову, приняла такую позу, что я больше уже не сомневался. - Я туз червей! - спокойно ответила она.
 У меня помутилось в глазах. Что за наваждение? Неужели индус говорил правду ? Может быть , это сон? Я ущипнул себя за руку. Стало больно. И чем больше я сознавал реальность происходящего, тем сильнее обволакивало смутное предчувствие какого-то несчастья. И, несмотря на неземную красоту ночной посетительницы и ее необычный, вызывающий наряд, я, кроме чувства страха, ничего не испытывал. Она подала мне руку. - Давайте познакомимся. Как вас зовут?
 Я побоялся дать ей свою руку и еще больше отошел от нее, но имя свое назвал. - Что с вами? - Удивилась она. - Чем я вас так напугала? Может быть вы думаете, что я неодушевленная статуя и холодна, как лягушка? Вы ошибаетесь. Дайте вашу руку и я докажу, что моя горячей вашей. Прикоснитесь к моей груди и вы почувствуете, как бьется мое сердце. Поцелуй меня и ты поймешь, что я женщина... - Ну, что же ты? - Не надо. - Вам нездоровится? Вы бледны! У вас что-нибудь случилось дома? - Нет, ничего. А впрочем, может быть и случилось.
 Она села на диван и с состраданием посмотрела на меня. - Бедный, чем же вам помочь? Выпейте вина, оно хорошо очищает голову от посторонних мыслей. - Послушайте, - обратился я к ней, стараясь быть повежливей. - вы не могли бы быть настолько любезны, чтобы покинуть меня. У меня нет никакого желания кого-нибудь видеть, тем более женщину.
 Она удивленно вскинула брови и милая улыбка слетела с ее губ. - Ну, что же, будем сидеть так? - тихо спросила она.
 Я взглянул на нее... И содрогнулся от захватившей меня страсти.
 Она лежала на диване голая, закинув ногу на ногу, прямо в туфлях и кончиками пальцев теребила соски своих грудей. Только приоткрытые глаза и полуприоткрытые губы без слов говорили о том удовольствии , которое она сама себе доставляла. - Что вы делаете? Вам, вам не стыдно?.. Воскликнул я, не в силах больше созерцать это.
 Она повернулась ко мне и посмотрела удивленными глазами. - Вы сказали - стыдно? Это вы мне? - она села на диван и приняла вызывающую позу, выставив мне навстречу маленькие, но упруго торчащие груди с заостренными сосками. - Вам не стыдно кушать сладости? Вам это приятно. Почему же мне может быть стыдно? Мне приятно.
 Нисколько не смущаясь, она погладила свою грудь, руки ее скользнули на живот, затем плавно прошлись по бедрам и соединились на лобке. Она сама себе раздвинула руками ноги, и я с ужасом сознавая, что теряю самообладание, приник взглядом к узкой плотной щели с розовыми пухлыми губками. Но это продолжалось одно мгновение. Она тотчас же сжала ножки и встала с дивана. Стройная, изящная, блистая какой-то особенной женственностью и грацией, она прошлась по комнате и остановилась возле меня. От нее исходил пьянящий аромат свежего душистого тела. Каждая мельчайшая деталь ее груди, плеч, рук, бедер и очертания стройных красивых ног составляли единую непостижимую гармонию и очаровывали бесхитростной простотой. В ней не было ничего сверхъестественного и вместе с тем она была необыкновенно хороша. Я не удержался и протянул руку, прикоснулся к ее ноге чуть выше колена. И это было тем рубежом, переступив который я потерял всякую связь с земными женщинами, они просто перестали для меня существовать. Они были искаженным отражением вот этой истинно величественной красоты. Она подхватила мою руку своей теплой мягкой рукой и, опустившись на колени, прильнула к ней губами. Постепенно моя рука оказалась на ее груди и я, уже растеряв остатки самообладания и вчерашней влюбленности, в диком исступлении мял нежную грудь очаровательной женщины, чувствуя, как она трепещет под моими ласками. Второй рукой я гладил ее плечи, спину, ощущая необыкновенный бархат плотно сбитого тела. Она стала постепенно подниматься с пола и мои руки поплыли вниз по ее телу, на мягкий живот и округлости бедер. Я целовал и целовал, как сумасшедший, все, что попадалось под мои губы, и дрожь ее тела передалась мне, захлестнув страстным порывом непреодолимого желания. Я сунул свою руку ей между ног, и она присела, раздвинув их в стороны, освобождая мне дорогу. Густые горячие потоки слизи обволокли мою руку, палец сам собой скользнул в полуоткрытые губы влагалища, и я, зверея от плотского вожделения, подхватил ее на руки. Мы бросились на диван. Наши тела сплелись в совершенно непостижимую комбинацию и я не мог понять, соединились наши плоти или нет. Но мне было невыразимо приятно. Она обняла меня своими горячими руками и, шепча слова ласки, целовала губы, обдавая жаром порывистого дыхания. Она совершала своим телом плавные волнообразные движения, прижимаясь ко мне то животом, то грудью. Ноги она забросила ко мне на спину, и я чувствовал легкое покалывание ее каблуков. Но вот она сняла одну руку с моей шеи и просунула между нами, осторожно, двумя пальцами взяла мой член. Нежно помяв головку, она двинула его в себя, и я почувствовал, как он медленно стал погружаться в горячую мягкость ее тела. И как только он дошел до конца, невыносимое наслаждение обрушилось на меня горячей волной и утопило в жгучем безудержном водовороте удовольствия. В ту же секунду задрожало и тело моей партнерши. Она издала громкий протяжный стон и затихла. С минуту мы лежали, не двигаясь. Потом она спрыгнула с дивана и, лукаво улыбаясь, спросила: - Ты доволен? - Да очень! - я тоже встал и застегнул штаны.
 Она с укором посмотрела на меня. - Почему же ты не раздеваешься? Тебе стыдно? - Нет, не стыдно. Но теперь как-то несвоевременно это делать. - И совсем нет, раздевайся, - она подошла ко мне и стала снимать с меня пиджак.
 Я быстро разделся догола. Она повела меня к столу и, усадив в кресло, пристроилась на коленях. - Пока ты не набрался сил, поласкай меня руками, - она сняла со своих волос широкий веер из страусовых перьев и стала обмахиваться.
 Я стал целовать соски ее грудей и нежно тереть пальцами бутон страсти между ног. Она вздрогнула и, глядя на меня восхищенным взглядом, теребила мои волосы.
 Вот такую историю, в правдоподобности которой я не сомневался, она мне тогда повещала: - "В Индии есть один чудесный художник. Сила его воображения настолько велика, что он рисует без натуры, создает неповторимые шедевры. И вот ему один богатый англичанин дал заказ нарисовать 53 красивых женщины для карт. Он принялся за работу и вскоре на его мольберте появилась первая красавица - я. Красота моя была настолько естественна и неотразима, что он влюбился в меня и стал просить бога, чтобы он оживил неодухотворенную картину. Тот внял его мольбе. Я проснулась однажды в его мастерской и долго не могла ничего понять. Я прошлась по комнате, разглядывая чудесные картины и незаметно для себя вышла из комнаты в какой-то темный узкий коридор. До меня донеслись голоса и я пошла на звук. Я увидела светлую щель и догадалась, что это дверь, толкнула ее и она открылась. Я оказалась в комнате, бедно, но со вкусом обставленной. За столом сидел художник и какая-то женщина. Они оба удивленно и испуганно посмотрели на меня, не в силах понять, откуда я взялась. Женщина первая пришла в себя и грубо спросила:-"Кто ты? Что тебе здесь надо? " Я сказала, кто я, и художник, ошарашено выпучив глаза, лишился чувств. Женщина вытолкала меня за дверь и крикнула, чтобы я больше не появлялась. Я вернулась в мастерскую и там, пристроившись на маленьком грязном табурете, стала осматривать себя с ног до головы. Я никак не могла сообразить, как снимается эта длинная юбка. После долгих упорных поисков я нашла маленькую серебряную пуговицу, она легко отстегнулась и юбка скользнула вниз. Я увидела свои стройные ноги, обутые в черные лакированные туфли на тонких высоких каблуках, чему я очень удивилась, как я могла на таких ходить. Белая шелковая лента, прикрывающая мою грудь, снималась очень просто, и я долго не могла понять, зачем у меня в голове такой букет перьев и почему рот прикрывает кисейная маска. Я осталась довольна собой и когда первое любопытство прошло, почувствовала какое-то смутное, непонятное желание", - она засмеялась и стала болтать ножками. - А теперь давай я тебя полижу, - сказала она мне, когда я опустил ее на пол. - А как? - Ты ложись на диван, а остальное предоставь мне.
 Я послушался. Она села у меня в ногах и, нагнувшись, стала кончиком языка лизать соски моей груди. Едва ощутимое чувство трепетной сладости разлилось по моему телу. Чтобы не оставаться в долгу, я принялся мять ее груди, пощипывать соски и гладит руки.
 Медленно росло опьяняющее возбуждение, прорываясь все более и более сильными взрывами душераздирающей сладости. Я снова пришел в неистовове возбуждение и, схватив ее за талию, потянул к себе. Она опустилась грудью на мою грудь и, широко раздвинув в стороны ноги, направила своей рукой мой член себе во влагалище и, когда он достиг предела, она резко выпрямилась, согнув ножки в коленях. теперь она сидела на мне, слегка выгнув стан, и я отлично видел, как мой член торчит из ее тела. Она раздвинула пальцами губы своей щели и сказала:
 Положи сюда свою руку,так будет и тебе и мне приятнее.
 Я сделал так, как она сказала. Я мял лобок и щекотал клитор, она тихонько подвывала, корчась на мне, как от дикой боли. Это продолжалось долго, пока, наконец, я кончил, ущипнув ее за живот. Она дико вскрикнула и тут же забилась в судорогах, изливая на меня обильные потоки своего нектара. Изможденный до предела, я лежал на диване, не в силах пошевелиться, а она спрыгнула на пол, свежая и бодрая, как ни в чем не бывало и, мельком взглянув на часы, с ужасом прошептала: - О, боже! Уже конец!
 Напуганный ее восклицанием, я вскочил с дивана и подошел к ней. Она молча указала мне на часы. Было 5 часов 58 минут. - Что это значит? - Еще две минуты и мы расстанемся навсегда, - ее голос дрогнул и на глаза навернулись слезы. - Ласкай меня, скорей ласкай! - воскликнула она и кинулась на диван . Она села, поджав под себя ноги, раздвинув их в стороны, и я принялся тереть ей клитор так неистово, что через несколько секунд она задрожала от наслаждения. Плача, смеясь и стоная, она шептала слова любви, слова прощания, которые разрывали мне сердце. Я тоже почувствовал слезы на своих щеках, мы душили друг друга поцелуями и истязали себя остервенелыми ласками. И вдруг она исчезла. Я провалился грудью на диван. Разбитый и уничтоженный, я сел. У меня еще горели руки от жара ее тела. В воздухе стоял аромат ее духов, смешанный с запахом нашей плоти, но ее уже не было. Она исчезла. Я свалился на подушку и уснул мертвым сном.
 Он умолк, глядя куда-то в пространство мечтательным взглядом. Потом опрокинул в рот стакан коньяку и зажмурился. - Я устал и хочу спать, - прошептал он, - приходите вечером , я расскажу, что было дальше. Мы простились с ним и вышли. Дик заплатил за номер на неделю вперед и сказал портье, чтобы человека, который остался там, ничем не беспокоили. Потрясенные его рассказом, мы долго шли молча. Потом Дик прищелкнул языком и сказал: - Вот ведь везет человеку!
 Я с сожалением посмотрел на него. - Глупец, это его трагедия.
 К семи часам вечера мы с диком вернулись в гостиницу. Рэм уже встал и старой надломленной бритвой заканчивал скоблить бороду. Он не снял ее совсем, а только подровнял и теперь выглядел моложе. Руки его стали чище и под ногтями уже не чернели полоски грязи. Он радостно встретил нас и, убрав со стола свои бритвенные принадлежности, поставил бутылку коньяку.
 Официантка принесла ужин, и он посмотрел на нее хоть и не дружелюбно, но без злобы и даже помог расставить на столе тарелки. Мы все сели к столу, выпили, и Рэм стал продолжать свой рассказ.
 Я проснулся только в три часа дня. В первое мгновение я вспомнил происшедшее ночью как сон, но увидев белые пятна на ковре, на кресле и на диване, понял, что это происходило наяву. Я оделся и вышел на палубу. Пароход подходил к Марселю. Уже были видны портальные краны и густой лес мачт стоящих в порту кораблей. На пароходе царила суета сборов. Я вернулся к себе в каюту, быстро уложил вещи в дорожный чемодан и сел к иллюминатору. На душе было пусто и легко. Ничто не волновало меня. Я не ощущал потери Салины и радости возвращения домой. Из Марселя я вынужден был отправиться поездом, чтобы не оказаться в неловком положении с очередной дамой, в присутствии которой я не сомневался. Я взял отдельное купе. В пять часов вечера поезд Марсель-Кельн отошел от перрона и помчался на север. Я сидел один в купе и просматривал свежие газеты, которые купил на вокзале. Но даже происшествия, из-за которых я только и покупал газеты, меня не интересовали. Мне было скучно. Я сходил в ресторан, выпил немного вина и, захватив с собой бутылку рома, вернулся в купе.
 Медленно тянулось время. Стрелка часов едва двигалась. Час превратился в томительную вечность. Я достал из чемодана карты и стал их пересматривать. Tуз червей был для меня не картинкой, а фотокарточкой любимой женщины. Я попытался представить себе встречу с какой-нибудь другой из милых красоток, но воображение не создало ничего интересного. Закончив просмотр карт, я положил их на столик у окна, и, страдая от безделья, задремал. Проснулся от тишины. Поезд стоял на какой-то станции. Я выглянул. Прямо передо мной на перроне светился циферблат часов - без пяти двеннадцать.
 Надо приготовиться, скоро придет очередная женщина.
 Я поставил на стол бутылку и приказал проводнику достать какой-нибудь закуски. К двеннадцати все было готово. Я посмотрел на часы, отстукивающие последние минуты. И как только стрелки сошлись, одна из карт с нежным звоном шлепнулась на пол и на этом месте из ничего выросла женщина. Она была высока ростом, с золотистыми волосами, повязанными шелковым зеленым платком. На ней была желтая блузка, как кольчугой прикрытая шерстяной накидкой, и малиновые атласные штаны, плотно облегавшие ее стройные ножки до колен. Штанины оканчивались рваной бахромой, которая не служила признаком ветхости ее наряда, он весь отдавал магазинной новизной. Зеленый глянцеватый пояс с двумя ремешками-застежками туго перехватывал ее узкую талию. В левой руке она держала саблю, вставленную в красные ножны с кисточками. Я с нескрываемым любопытством смотрел на нее, ожидая, что она будет делать. Будто только что проснувшись от глубокого сна, она сладостно потянулась, разведя в стороны руки и, заметив свою саблю, выругалась:
 Вот, дьявол, надоумил его дать мне эту дубинку.
 Она бросила саблю на пол и повернулась ко мне.
 Ах вот что! Здесь есть мужчина! А я думала меня здесь ожидает одиночество. Привет, парнишка! Где это мы? Уж не в поезде ли? Забавно!
 Болтая без умолку, она прошлась по купе, потрогала руками все, до чего могла достать, заглянула в уборную и, удовлетворенная осмотром, вернулась к столу.
 Ну, что же, вполне приличная комната. О, я вижу вино. Вы хотите со мной выпить?
 Она бесцеремонно откупорила бутылку и разлила ром в два бокала.
 Пейте! - не дожидаясь, пока я возьму свою рюмку, она чокнулась и залпом выпила.
 Ого! Что это? Ах, ром! - она прямо с тарелки руками хватала устриц и бросала себе в рот. Я был ошеломлен ее бесцеремонностью и молча сидел на своем месте, не спуская с нее любопытного взгляда.
 Прожевав устриц, она вскочила.
 - Послушайте, у вас не найдется иголки с ниткой?
 Я отрицательно покачал головой, выпил свой ром и подсел к ней на диван.
 - Зачем вам иголка?
 Как зачем? Что, по-вашему, я буду ходить в таких рваных штанах?
 Она аккуратно подвернула бахрому внутрь.
 - Ну ладно, сойдет и так. Давайте выпьем еще.
 Я обнял ее за талию и нежно привлек к себе.
 - Сними свои штаны совсем.
 Она разлила ром и, поставив бутылку на место, с размаху шлепнула меня левой рукой по щеке. Я отскочил в другой конец дивана.
 Что я вам, уличная девка? - гневно смерив меня взглядом, сказала она, - сядьте на свое место.
 Сгорая от стыда, я безропотно пересел на свой диван. Она подала мне рюмку.
 - Выпьем за наше знакомство.
 - Ничего себе знакомство, - подумал я, потирая щеку.
 Поезд стал замедлять ход. В окне замелькали огни станционных построек. торопливо проглотив ром, она вскочила с дивана и схватила меня за руку.
 - Пошли погуляем по перрону.
 - Но... Ведь вы не одеты! - смущенно сказал я, указывая на ее штаны.
 - А, не беда, - она взглянула на окна и радостно воскликнула:
 - О, сейчас у меня будет шикарная юбка, - с этими словами она сорвала шелковую репсовую занавеску и обернула вокруг себя, получилась юбка, плотно обтягивающая ее бедра. Она была коротка, выглядывали кончики штанов.
 - А я их сниму.
 Она быстро сорвала штаны и прямо на голое тело навернула материю, укрепив ее на талии поясом.
 - Я готова, пошли.
 Поезд уже подошел к перрону. Я взял ее под руку и мы вышли из купе. В корридоре я пропустил ее вперед и только теперь заметил, что она идет босиком. Не долго думая, пока нас еще никто не видел, я схватил ее за руку и увлек обратно в купе. Ничего не понимая, она возмущенно воскликнула:
 - Что это значит? Вы забываетесь, любезный!
 - Извините, но вы, очевидно, забыли, что на ногах у вас ничего нет.
 Она взглянула на свои босые ножки и присвистнула.
 - Достаньте мне туфли! - тоном, не терпящим возражений, приказала она.
 - И постарайтесь на высоком каблуке.
 В Алжире я купил оригинальные туфли из змеиной кожи для своей жены. Теперь бросился их искать. Пока я рылся в чемоданах, моя дама стояла у окна и нетерпеливо барабанила по стеклу пальцами. Наконец, я отыскал нужное и бросил к ее ногам пару новых красивых туфель. Она взглянула на них и молча протянула мне ногу. Потом вторую. Она прошлась по купе, посмотрелась в зеркало и одобрительно кивнула, щелкнув пальцами.